8.Уроки распада СССР

Причины распада СССР и его системы союзов, что оказалось совершенно неожиданным для большинства профессиональных экспертов стран Запада, до сих пор вызывают массу споров и дискуссий. Довольно широкое распространение получила точка зрения, легко воспринимаемая общественностью, мало информированной относительно реального положения дел в СССР 1980-х - начала 1990-х гг., состоит в том, что все произошедшее является итогом стратегии «дестабилизации» извне, предательства, в котором обвиняли М.С. Горбачева и его окружение.

Однако считать, что при очень жесткой системе отбора кадров, которая существовала в советские времена, к власти могли прийти агенты зарубежных спецслужб крайне наивно. Еще более несерьезно полагать, что руководители высшего звена, члены Политбюро и ЦК КПСС, стали работать на зарубежные спецслужбы.^¶ Все было намного сложнее.

Еще Ю.В. Андропов став Генеральным секретарем ЦК КПСС совершенно справедливо констатировал, что «мы не знаем общества, в котором живем». Однако ни при его кратковременном правлении, ни в последующие годы существования советской власти, ни у кого не хватило смелости отвергнуть догмы, родившиеся на базе механистического понимания формационной теории К. Маркса и Ф. Энгельса. Все учебники декларировали, что страны так называемого «реального социализма» принадлежат к новой более высокой, чем капитализм, коммунистической формации (пусть и не выявившей все свои черты). Согласно теории, каждая новая формация обладает качественными преимуществами над своими предшественницами, выходит на недостижимый для них уровень развития производительных сил, науки и техники, в том числе и военной. Иначе говоря, согласно логике марксизма для победы над «капитализмом» Советскому Союзу надо было просто развиваться и при условии, что его лидеры не наделают грубых ошибок, непреложные законы истории обеспечат ему торжество над якобы «загнивающими» буржуазно-демократическими государствами.

Бесспорно в период осуществления индустриализации, в годы Великой Отечественной войны, послевоенного восстановления экономики, борьбы за «паритет» в военной мощи со странами НАТО, созданная в СССР система централизованного планирования и распределения ресурсов, продемонстрировала довольно высокую эффективность. Это укрепляло убежденность советских лидеров в правильности их идеологических установок. Между тем уже начиная с середины 1960-х гг. появились симптомы того, что на качественно новый уровень развития производительных сил, изменения социальной структуры общества выходят якобы «загнивающие» страны с рыночной экономикой. Автоматизация и роботизация производства, развитие информационных технологий, новые приемы земледелия привели к сокращению занятости в промышленности и сельском хозяйстве, возвышению относительно благополучного «среднего класса», росту занятости в сферах образования, здравоохранения, науки.

Попытки проведения частичных, ограниченных реформ по инициативе Н.С. Хрущева, затем А.Н. Косыгина успеха не принесли и не могли принести. Их осуществлению мешали идеологические догматы и стереотипы. Советские лидеры не могли признать, что никакой новой, пост - капиталистической формации в СССР создать не удалось.

То, что сложилось в современных терминах можно определить как милитаризированную и в какой-то мере социально ориентированную государственно-монополистическую систему, управляемую привилегированной бюрократией. Если применять исторические аналогии, ближе всего это стояло к восточной деспотии.

Более или менее эффективно эта система работала в условиях, когда правящий слой постоянно пополнялся «свежей кровью» и одновременно «пропалывался» беспощадной верховной властью, рассматривавшей любые проявления некомпетентности, непрофессионализма, неэффективности, коррумпированности как злонамеренную диверсию. С осуждением массовых «чисток» и репрессий ХХ съездом КПСС системе не давали загнивать постоянные и не всегда удачные хозяйственные эксперименты Н.С. Хрущева, проводимые им «перетряски» кадров. С приходом к власти Л. И. Брежнева правящая бюрократия, наконец, получила лидера, гарантировавшего ей стабильность, несменяемость и почти полную бесконтрольность власти на местах и в ведомствах. Рост националистических настроений на местах, расползание коррупции и злоупотреблений властью замалчивался местными и ведомственными партийными бонзами, действующими по принципу «сор из избы не выносить». В итоге центр власти не знал - и не хотел знать - реального положения в стране.

С приходом к власти Ю.В. Андропова, который лучше других понимал, что в стране сложилась предкризисная ситуация, были предприняты попытки ее изменить. Последовали такие меры, как отстранение от власти и привлечение к ответственности ряда руководителей ведомств, союзных республик, повышение уровня трудовой и исполнительской дисциплины. Однако время, отведенное бывшему руководителю КГБ, было недостаточным, чтобы разгрести авгиевы конюшни советской бюрократии. Состояние народного хозяйства СССР вообще не подверглось в то время серьезному анализу.

Главная проблема состояла в том, что с развитием экономики, усложнением структуры связей в народнохозяйственном комплексе, централизованное планирование стало утрачивать эффективность. Постоянно возникавшие «узкие места», сбои поставок комплектующих и оборудования, заставляли руководителей предприятий прибегать к титаническим усилиям, чтобы обеспечить выполнение спущенных им сверху плановых заданий. Именно в экономике возник «механизм торможения», преодолеть который в период существования СССР так и не удалось.

Во-первых, директора заводов занижали производственные возможности свои предприятий, завышали потребности в энергии и ресурсах на выпуск единицы продукции с тем, чтобы легче (и даже с небольшим перевыполнением) выполнять плановые задания, получая дополнительные фонды.

Во-вторых, они были не заинтересованы во внедрении новой, более производительной техники, поскольку ее ввод в эксплуатацию привел бы к повышению уровня плановых заданий. В итоге новое оборудование, закупленное в странах Запада, не вводилось в строй, списывалось, выводилось из строя.^¶

В-третьих, они создавали сверхнормативные нигде не учтенные запасы дефицитной продукции (промышленной и потребительской) которые можно было предложить срывающим поставки смежникам в обмен на их товары. Фактически, в стране - еще со времен первых пятилеток - действовал никем не регулируемый и не учитываемый рынок в основном безналичного, натурального обмена «излишками» дефицита. Без этого «дополнения» к плановой системе она уже давно привела бы к полной остановке многих производств.

Существующие в СССР законы определяли подобную хозяйственную деятельность как криминальную, однако руководители ведомств, понимая ее неизбежность, предпочитали закрывать на нее глаза, в том числе и в тех ситуациях, когда часть «сверхнормативных» фондов использовалась для личного обогащения отдельных чиновников.

Возможности экстенсивного развития экономики за счет создания новых предприятий к середине 1980-х гг. были исчерпаны. Для этого уже не хватало ресурсов рабочей силы кроме того при низкой рентабельности производства на поддержание каждого нового предприятия практически требовалось столько же (если не больше) затрат, чем оно было способно дать продукции.

Однако среди высших руководителей СССР второй половины 1980-х гг., в силу особенностей их менталитета, не было и не могло быть людей, которые бы решились открыто признать, что никакой новой, посткапиталистической формации в стране создано не было и надежды на проявление каких-то «чудес»

94

демонстрирующих преимущество советского строя иллюзорны.^¶

Как утверждал в 1999 г. академик, в прошлом член Политбюро ЦК КПСС отвечавший за идеологию А.Н. Яковлев, он «давным-давно, более 40 лет назад, понял, что марксизм-ленинизм - это не наука, а публицистика - людоедская и самоедская.», стал «убежденным антикоммунистом». По его словам, после ХХ съезда КПСС у него сложился круг ближайших друзей и единомышленников, разработавших план демократизации страны и общества. Он подразумевал возможность «авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» - по революционаризму вообще».^¶

Иначе говоря, вопрос ставился о возможности «группы единомышленников», людей, занимающих определенные властные позиции в партийной номенклатуре, постепенно ослабить влияние господствующей идеологии, заменить ее идеями, допускающими продвижение страны к демократии и «открытому обществу». При этом реформаторы вынуждены были скрывать свои подлинные цели. «.Лобовой, таранный реформизм был бы немедленно остракизирован, изничтожен, изолированным в тюрьмах и лагерях», - писал Яковлев. По его мнению, «Советский тоталитарный режим можно было разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования

96

социализма».^¶

Иначе говоря, для идеологической трансформации общества в демократическом направлении предполагалось использовать тоталитарные методы, представляя новые, в том числе и «промежуточные» истины в качестве единственно правильной позиции. Но этим можно было добиться только идеологической дезориентации общества, а не его адаптации к объективно сложившимся реальностям, готовности принять назревшие перемены.

Во-первых, на повестке дня стоял отказ от жесткого централизованного планирования экономики, внедрения гармоничного сочетания плана и рынка (возможно, в каких-то деталях близкого к современной китайской модели), а также решения проблемы дефицита многих видов продукции за счет «встраивания» в мировой рынок.

Во-вторых, требовалось признание того, что СССР, не обладая достаточным потенциалом, вовлечен в конфронтацию со странами, которые превосходят его по многим показателям технологического и экономического развития. Соответственно необходимо было искать выход из ситуации холодной войны, перехода к политике, позволяющей защищать в первую очередь национально-государственные интересы СССР, а такой термин как «социалистический интернационализм» предать забвению.

На первый взгляд, именно эти цели и преследовала политика М.С. Горбачева и его команды. На деле они слишком долго впустую тратили время на поиск чудодейственных ключей к выявлению преимуществ «новой формации», так называемого социализма. Именно эту цель преследовала политика «ускорения», затем критического анализа прошлого, выявления тех «ошибок», которые, якобы, помешали их раскрытию, обращения к опыту ленинской политики нэпа. Если для А.Н. Яковлева и его единомышленников ссылки на «улучшение» социализма были тактикой, призванной замаскировать их подлинные стремления, то для большинства руководителей СССР ситуация была иной. А.Н. Яковлев пишет: «Пройдя непростой жизненный путь. руководители страны многое видели. Немало узнали и постепенно начинали понимать, что жизнь упрямее догм. Они сумели подняться до больших высот в партии, государстве, науке, других сферах. И в прежней системе добились успеха, а потому искренне верили, что и система в целом может одолеть кризис, надо только ее почистить, подмазать, убрать ржавчину».^¶

Здесь, однако, возникла «ловушка», ожидающая всех реформаторов. Любые перемены, так или иначе затрагивающие жизнь широких масс людей, требуют обоснования, что подразумевает внедрение в общество критического отношения к его прошлому и настоящему. В демократической стране, которая постоянно развивается и меняется, где понимание необходимости динамики движения вперед и возможности совершения ошибок, их постоянной коррекции и исправления не вызывает удивления, признание неудачи сделанного ранее выбора не становится источником неразрешимых проблем. После дискуссий в СМИ, в парламенте - иногда, довольно жестких, порой затяжных, все же находятся приемлемые альтернативы. В Советском Союзе такого не произошло.

После семи десятилетий правления партии, которая всегда претендовала на монопольное обладание истиной признание необходимости очень серьезных реформ, допущенных в прошлом просчетов, начало свободного обсуждения вопроса о том, какими должны быть преобразования могли привести только к политическому катаклизму. Сохранение власти КПСС - и М.С. Горбачеву - могла обеспечить лишь четко определенная и жестко внедряемая программа трансформаций, мотивированная не ссылками на ленинские идеи 1920-х гг., а реальностями мира рубежа ХХ - XXI веков. Однако такой программы - кроме понимания необходимости перемен - исходно не было, что и предопределило крах всего проекта преобразований.

Да, политическими решениями начали исподволь внедряться рыночные отношения. В 1987 г. был принят Закон о государственном предприятии (объединении). Производство переводилось на самоокупаемость и хозрасчет. Предприятиям предоставлялось право самим находить себе поставщиков, закупать сырье и после выполнения обязательного государственного заказа (около 85 % продукции) реализовать остатки самостоятельно, в том числе и на зарубежных рынках. Намечалось создание предприятий с участием иностранного капитала. Трудовые коллективы получили право выбирать руководителей, контролировать администрацию. В 1988 г. были приняты законы, разрешающие создание кооперативов и так называемую индивидуальную, фактически - частнопредпринимательскую трудовую деятельность. Сельские труженики могли выходить из колхозов и создавать фермерские хозяйства. Райкомы и обкомы КПСС были лишены хозяйственных функций, им запрещалось вмешиваться в деятельность предприятий.

Результаты реформ оказались катастрофическими. С 1988 г. начало сокращаться аграрное производство, с 1990 г. - промышленное. Спад производства валового национального продукта (ВНП) превысил 11 %, дефицит госбюджета к 1989 г. достиг 10 % ВНП, государственный долг (внешний и внутренний) достиг двух третей ВНП. Впервые за время существования плановой экономики пришлось признать существование инфляции, достигшей по официальным, вероятно заниженным, данным 4 %. Резко обострилась проблема нехватки товаров первой необходимости.^¶

На основании этих цифр, да и последующих экспериментов 1990-х гг. с рыночной экономикой очень легко прийти к выводу, что к условиям России в силу ее «цивилизационной специфики» она не очень-то и подходит.^¶ В действительности, дело не в «специфике», а в исходно допущенных командой М.С. Горбачева роковых ошибках «транзита» к рынку, предопределивших последующее развитие страны.

Прежде всего, по идеологическим соображениям было избрано дезориентирующее обоснование перехода к рыночным отношениям - со ссылкой на ленинскую политику нэпа. Не было учтено, что во времена нэпа речь шла о совершенно другой стране - с преобладанием мелкотоварного сельского хозяйства, разрушенной гражданской войной, голодом 1921-22 гг., политикой «военного коммунизма». Функция нэпа состояла в восстановлении нарушенного товарообмена между селом и городским, выродившемся до полукустарного уровня производством. Соответственно никаких особых законов, кроме разрешения крестьянам и кустарям на средневековом уровне полунатурального обмена самостоятельно распоряжаться частью продуктов своего труда, не требовалось. Этот опыт ничего не мог дать для высокоиндустриального Советского Союза 1980-х гг., где переход к рынку, хотя бы и сочетающемуся с плановой экономикой, требовал соответствующего инфраструктурного и правового обеспечения.

В странах с рыночной экономикой, с сопоставимым уровнем развития, ее нормальное функционирование было бы невозможно без институтов, складывавшихся столетиями. И это отнюдь не «протестантская этика», на отсутствие которой в России нередко делаются ссылки: рынок существует и нормально функционирует в государствах, далеких от протестантизма.

Во-первых, эффективную «работу» современных рыночных механизмов обеспечивает развитая инфраструктура их обеспечения - система бирж, банковского кредита, маркетинговых исследований, партнерства бизнеса, государства и институтов гражданского общества (прежде всего профсоюзов).

Во-вторых, высокоразвитое законодательство, гарантирующее выплату неустоек за невыполнение принятых торгово-коммерческих обязательств, наказывающее за невозвращение кредитов, монопольный сговор, уклонение от уплаты налогов, определяющее порядок заключения любых сделок.

В-третьих, существование контрольных, ревизионных и иных органов, обеспечивающих соблюдение данного законодательства.

В-четвертых, участие в международных соглашениях, гарантирующих защиту интересов государства в международных экономических отношениях.

Ничего этого у Советского Союза - и России, вплоть до начала XXI века практически не существовало, а частично нет и до настоящего времени. К чему же привел переход к «частичному» внедрению рыночных отношений без соответствующей основы?

Прежде всего, товарные биржи и частные банки стали возникать стихийно, вне всякого правового регулирования их деятельности. Они, как и прочие хозяйствующие субъекты попали под власть криминальных и полукриминальных структур. Закон заменили «понятия» преступного мира, но и они были лучше, чем откровенный диктат, к которым прибегали институты, обладающие властью.

За рубеж вывозились дефицитные ресурсы - уже историческим анекдотом стал пример вывоза титана, оформленного в виде лопат сделанных из этого редкоземельного металла. При этом продажи осуществлялись по бросовым с точки зрения мирового рынка ценам. На первый взгляд, руководители предприятий действовали просто безответственно, но это тоже было обусловлено политикой, проводимой «сверху».¶Прежде всего, руководители утратили уверенность в своем будущем. С одной стороны, они не могли быть уверены, что политика реформ, с учетом ее жесткой критики рядом лидеров КПСС, продержится надолго. С другой - никаких гарантий их переизбрания трудовыми коллективами (эта популистская инициатива, введенная Горбачевым, не гарантировала их компетентности) не существовало. Иначе говоря, они были поставлены в критические условия «временщиков», что порождало соответствующую реакцию: либо ориентации на личное обогащение пока это возможно, либо на попытки реализации совершенно недостижимых целей. Обычно они обещали повышения зарплат и расширение выплат на социальные цели. Нередко эти обещания выполнялись, но за счет средств, предназначенных на расширение производства, путем распродажи (в том числе и за рубеж) основных фондов и запасов дефицитного сырья. В 1989 г., чтобы пресечь подобную практику, был введен прогрессивный налог на увеличение фонда зарплаты. Его, однако, легко обходили, вводя в практику выплату зарплат «в конвертах» за счет средств кооперативов.

Эксперимент с кооперативами также провалился. Они создавались дирекцией и на их счета переводились средства предприятий. Под видом кооперативной продукции (цены на нее не регламентировались законом) перепродавались товары массового спроса, произведенные в рамках государственного заказа. В итоге, стоимость продукции быстро росла, увеличивалась инфляция. Какой-либо заинтересованности во внедрении новых технологий и повышении производительности труда также не возникло.

Фермерское хозяйство получило ограниченное развитие. Землю фермерам выделяли руководители колхозов и местные органы власти на основе договоров об аренде. Фермерам доставались худшие угодья, их обирала местная администрация, им не давали приобретать технику и удобрения. Не учитывалось, что в странах Запада фермеры получают значительные государственные дотации.

Фактически, Россия XXI века до сих пор переживает издержки экономической безграмотности М.С. Горбачева и его окружения. Все экономические проблемы 1990-х, разгул криминалитета - следствие их политики.

Показательно, что М.С. Горбачев, который не очень склонен признавать свои ошибки, писал в 1996 г. следующее. «Под напором популистских требований явно преждевременно, до создания нового экономического механизма, пошли на отмену контроля за соотношением производительности труда и заработной платы, что привело к необоснованному росту денежных доходов. Были приоткрыты (через кооперативы) каналы превращения безналичных денег в наличные. В надежде на рост производства в будущем стали допускаться излишества в принятии различного рода социальных программ. В обращение хлынул поток излишних денег, который привел потребительский рынок (и без того довольно скудный) в состояние неустойчивости. Из продажи стали исчезать то сахар, то табачные изделия, то мыло, то стиральные порошки. Массовый характер приобрели факты необоснованного завышения цен на товары первой необходимости, что вызвало законное возмущение потребителей.

Критически оценивая свою роль в драматической судьбе «первой попытки хозяйственной реформы, должен признать, что мы недооценили противодействующие факторы. Слишком долго находились под влиянием иллюзий, считая, что речь идет только о трудностях психологической перестройки кадров. Позволив неоправданно растянуть сроки преобразований на 3-4 года, упустили самый благоприятный для них в экономическом и политическом отношении момент».^¶

Признание весьма характерное - и столь же неполное, как и многое другое, что делалось в период правления М.С. Горбачева. Как давление «популистов» могло спровоцировать еще всесильного Генерального секретаря ЦК КПСС в 1997­1998 гг. на не обеспеченное соответствующими законами принятие принципов перехода к рыночной экономике? Давление, скорее, шло со стороны оппонентов такой трансформации. Как кооперативы могли спровоцировать рост массы наличных денег, вовлеченных в товарооборот, когда объем денежной массы контролировался и определялся государством? Кто, как и за что создал возможность перевода безналичных средств в наличные, явно запустив для этого печатный станок? Что бы дал выигрыш в 3-4 года, если у руководства страны отсутствовала вера в готовность общества принять перемены, связанные не с возращением к нэпу, а с наступлением новой, общемировой фазы постиндустриального развития, о которой В.И. Ленин даже и не мог помыслить?

Такие же «неприятные» вопросы встали и в сфере международной жизни, внешней политики.

Команде М.С. Горбачева казалось, что решение проблем СССР можно найти в «новом политическом мышлении» (НПМ) т.е. демонстративном и одностороннем отказе от политики конфронтации со странами Запада, принятии позиции защитников общечеловеческих ценностей, отстаивающих скорейшее решение глобальных проблем (экологии, развития, международной безопасности и т.д.). Однако с одной стороны, в 1980-е гг. значимость этих проблем не была столь острой, чтобы обеспечить Советскому Союзу массовую поддержку в зарубежных странах. Советское руководство как это не раз бывало и в прошлом, переоценило влияние тех сил в зарубежных странах, которые могли симпатизировать его политике. С другой стороны, вопрос о возможной весомости вклада СССР в решение глобальных проблем, его искренности вызывал сомнение у правящих элит и общественности зарубежных стран. Возникли подозрения, что речь идет о попытке реанимировать идею никому не нужной в странах Запада «мировой революции» под лозунгом общечеловеческих ценностей.

Весомых результатов политика НПМ не принесла, зато она привела к весьма существенным и неоправданным, с точки зрения национально-государственных интересов СССР, уступкам политике стран Запада по широкому кругу вопросов.

Можно, конечно, принять на веру утверждения сторонников политики «нового мышления», что в вопросе о судьбах стран Восточной Европы Советский Союз отнюдь не «уступил» Западу в одностороннем порядке, а предоставил ее народам возможность самостоятельного выбора своей судьбы.

На деле ситуация была иной, поскольку исходный импульс к переменам, демократизации во многих странах Восточной Европы был задан давлением извне, которое оказало руководство КПСС на лидеров правивших коммунистических и рабочих партий, привыкших послушно реагировать на сигналы Москвы. Профессор Оксфордского университета А. Браун, рассматривая вопрос о внешнем влиянии на процессы демократической трансформации в СССР и Восточной Европе, обоснованно констатировал, что важнейшим фактором перемен в странах Варшавского договора было влияние перестройки в Советском Союзе.^¶ Что касается воли народов, то рядовые восточноевропейцы конечно, были рады улучшению отношений СССР с США, поскольку это исключало угрозу превращения Восточной Европы в реальный, а не гипотетический театр военных действий между противостоящими военными блоками. Но что касается выбора дальнейшей модели развития, то здесь все обстояло не столь однозначно. Позиция руководства КПСС фактически отмежевавшегося от своих бывших политических союзников, не оставила им шансов на успешную адаптацию к меняющимся реальностям. Безальтернативным стал успех сил либерально-демократической ориентации. При этом граждане бывших стран СЭВ и помыслить не могли, что переход к рыночной экономике и интеграция в структуры Евросоюза будет сопряжен с довольно длительным (10-15 лет) переходным периодом. А он характеризовался экономическим спадом, возникновением безработицы, демонтажем систем социальной защиты, а затем сделал их жертвами глобального кризиса, начавшегося в 2008 г.

Единственная гарантия учета интересов СССР, полученная его руководством в обмен на отказ от поддержки бывших идейно-политических сторонников, роспуск

Варшавского договора состояла в устном обещании лидеров держав блока НАТО - воздержаться от его расширения «на Восток». Это обещание исходно нельзя было воспринимать всерьез, поскольку устав НАТО допускал возможность приема новых членов и, в случае четко выраженной воли населения восточноевропейских стран присоединиться к этой организации и их соответствия критериям членства, отказать им было бы сложно. Кроме того, общеизвестно, что устные обязательства, данные при одной администрации США, легко нарушаются ее преемниками. Тем более что для этого был найден формальный предлог: обязательства были даны руководству СССР, а не Российской Федерации, хотя в других вопросах (в частности долгов Советского Союза) она была признана его правопреемником.

Многие военные эксперты констатируют, что М.С. Горбачев пошел на необоснованно большие уступки при заключении договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, поскольку включения последних в договор США даже не требовали.

В целом, следует констатировать, что основная причина крушения СССР состояла не в «заговорах» и «ошибках», а в кризисе советской системы, которая подошла к точке бифуркации, рубежа, на котором перемены становятся неизбежными. Во главе этой системы оказались люди ищущие, в чем-то талантливые, но не обладающие четким пониманием ситуации и достаточной политической смелостью, лишь постепенно публично отказывающиеся от сложившихся ранее догм, но это не их вина, а беда. Они постоянно отставали от хода развязанных ими же процессов.

А вот на усугубление трудностей и без того оказавшегося в кризисе общества, на формирование альтернативы - связанной с распадом СССР, переходом России к ортодоксально-рыночным методам преобразований экономики, нанесшим стране не меньший урон, чем вторая мировая война, методы дестабилизации оказали определенное влияние.

Основной лозунг сторонников радикальных и быстрых перемен «Иного не дано» предполагал, что коль скоро общество зашло в тупик, то необходимо как можно скорее встать на путь «демократического транзита», то есть скопировать модель рыночной экономики, политической системы, сложившейся в странах либеральной демократии. Как заявил один из ведущих экономистов ХХ века Д. Гэлбрейт, выступая на конференции по проблемам Центральной и Восточной Европы в Брюсселе 5 июля 1990 г., большинство рекомендаций, адресованных вступающим на путь реформ странам, принадлежало догматикам-ортодоксам рыночной экономики. По словам Гэлбрейта, ими «предлагается чисто идеологическая конструкция, существующая в основном, если не полностью, в воображении своих создателей». Они «предлагают заменить плохо функционирующую экономическую систему на полное отсутствие всякой системы». Ответственность за принятие порочных рекомендаций, обрекающих людей на «безработицу и голод» ложилась, по мнению Гэлбрейта, на новообращенных догматиков-рыночников в посткоммунистических странах, которые еще более фанатичны, чем авторы заимствованных ими идей.^¶¶Действительно, взгляды ортодоксов свободного рынка в постсоциалистических странах в значительной мере сформировались под влиянием теорий так называемой Чикагской школы М. Фридмана. Но при этом не учитывалось, что его воззрения были ответом на явно избыточное вмешательство государства в экономику в странах Запада, что дало о себе знать в 1970-е годы. В 1980-е гг. в Великобритании, затем в США была проведена частичная деэтатизация экономических отношений, в итоге сложилась довольно эффективная модель, которую называли «тэтчеризм» и «рейганомика». Однако в постсоциалистических государствах проблема состояла не только в демонтаже институтов централизованного планирования экономики и проведении беспрецедентной в истории приватизации, но и в создании новых государственных структур, способных эффективно регулировать рыночные отношения. О последнем сторонники скорейшего перевода экономики в режим свободного рынка не вспоминали.

Взгляды, а затем и политическая активность радикалов поддерживались странами Запада, неоднократно давались обещания, что в случае перехода СССР на путь радикальных демократических перемен будет оказана финансовая помощь, последуют массированные инвестиции в экономику страны. Эти обещания так и остались декларациями. На деле, державы Запада пользовались сложным положением СССР для того, чтобы добиться от него как можно больших уступок. Как писал в 1994 г. З. Бжезинский, правящие круги США давали необоснованные оптимистические политические и экономические оценки перспектив реформ в России «для того, чтобы облегчить достижение более конкретной и явно важной цели США - российско-американского ядерного разоружения».^¶

Давление «справа» сочеталось с ростом сопротивления любым реформам «слева» со стороны ортодоксальных приверженцев марксистских идеологических догматов. И первое, и второе объективно «раскачивало лодку», ослабляя авторитет и позиции слабеющего центра власти. Свой вклад здесь видимо, внесла и деятельность А.Н. Яковлева и его единомышленников, которые, выступая от имени «центра» отрицали самоочевидные вещи, скрывая собственные цели. Как пишет сам А.Н. Яковлев: «Страна практически вступила на путь социал-демократического развития. На официальном партийном уровне в начале перестройки это упорно отрицалось, в том числе и мною (иначе и быть не могло), но в жизни восторжествовала именно концепция реформ».^¶

В условиях, когда Москва инициировала перемены, итогом которых становился рост экономического хаоса (здесь, возможно, сказались меры по снижению цен на нефть, ставшую основным экспортным товаром СССР)^¶правящие элиты союзных республик, обеспокоенные сохранением своего властного статуса, начали дистанцироваться от союзного центра. При этом растущие и не встречающие серьезного отпора националистические настроения, выразителями которых, в частности, стали национальные фронты в республиках Прибалтики действительно поддерживались и стимулировались из-за рубежа. В частности, в разжигание страстей вокруг Нагорного Карабаха, приведшего к военному конфликту на территории СССР между Арменией и Азербайджаном, значительный вклад внесли зарубежные армянские общины, имевшие определенные возможности влияния на СМИ стран Запада, а также помощи своим соотечественникам на родине. Зато симпатии Азербайджану начала выражать Турция.

Фактически разгорающиеся на территории начинавшего распадаться СССР конфликты объективно затрагивали интересы многих зарубежных государств, что давало им повод и предлог для вмешательства в его внутренние дела, выдвижение новых требований к его центру власти.

История не знает сослагательного наклонения, что произошло, то и произошло. Тем не менее, нельзя не констатировать, что во второй половине 1980-х гг. Советский Союз вступил в полосу жесточайшего кризиса, вызванного внутренними и внешними причинами, из которого нельзя было выйти без затрагивающих основы его существования перемен. Однако в точке бифуркации всегда возможны альтернативы и с этой точки зрения, они могли быть как менее, так и более благоприятными.

Во-первых, был вероятен вариант, катастрофичный для всего мира: возникновения гражданской войны на территории СССР с перспективой утраты контроля «центра» над арсеналами ОМП. Такой сценарий мог стать реальным при приходе к власти жесткого лидера «застойного» типа, пытающегося игнорировать возникшие проблемы, отвечать репрессиями на проявления недовольства падающим уровнем жизни, растущей нехваткой товаров первой необходимости, в том числе и продовольствия. Итогом скорее рано, чем поздно, стали бы гражданские волнения, забастовки, возникновение при зарубежной помощи структур типа «Солидарности», рост недовольства в армии и структурах госбезопасности. К такому же итогу привела бы и победа заговора ГКЧП, инициаторы которого не имели никакого представления о том, как решать проблемы разваливающейся экономики.

Во-вторых, вероятным и реализовавшимся стал сценарий плавного, с минимальным числом вооруженных конфликтов и насилия, отхода от обладавшего инерцией семи десятилетий развития строя, зашедшего в тупик. При этом, следует признать: лидер и его окружение, настолько, насколько они могли, стремились избежать катастрофического развития событий, меняли свою позицию (хотя и с опозданием) искали диалога и взаимопонимания с оппозицией. Итогом стал распад СССР - сохранивший Россию как крупную, мировую державу.

В-третьих, маловероятным вариантом, в силу проводившейся при Л.И. Брежневе политике выдвижения на первые роли «середнячков», не способных оспорить лидерство стареющей партийной элиты, было бы утверждение у вершин власти талантливого, харизматического лидера, который сумел бы, осознавая вставшие перед страной проблемы, найти оптимальные пути их решения. Показательно, что А.Н. Яковлев не исключал подобного сюжета, он писал: «Рассуждая умозрительно, сверхцентрализованная забюрокраченная система, намеренно лишенная обратных связей и настроенная на неограниченную эксплуатацию человека, которую мы так долго именовали «социализмом» все же могла быть частично реформирована. Но при условии ее как бы согласия на рассудочный, рациональный, прагматичный подход к преобразованиям, если бы система в целом, все ее главные подсистемы на деле поступились бы хоть чем-то в пользу человека и здравого смысла. Но ожесточенное сопротивление партийного и военного аппарата перечеркнуло подобный сценарий изначально и в корне».^¶

Показательно, однако, что М.С. Горбачев и его окружение, в том числе и А.Н. Яковлев при первых же признаках неудачного течения процессов инициированной ими «перестройки», начали искать не пути консолидации партии и общества, а занялись поиском «противников» своей политики, действуя вполне в духе сталинских традиций. Тем самым они еще больше раскалывали общество. Программа его сплочения тогда, тогда, вероятно, подразумевала бы:

- перенос центра тяжести в идеологической работе с идей построения «нового общества», «интернационализма» на обеспечение национально-государственных интересов СССР, в том числе за счет жесткого «торга» и разумных, ограниченных компромиссов со странами Запада;

-                   сохранение, насколько это было возможно, социальной ориентированности экономики;

-                    проведение экспериментов в рамках отдельных регионов, с развитием рыночных отношений, созданием «открытых экономических зон», которые позволили бы найти оптимальное соотношение плана и рынка в масштабах всей страны;

-                        постепенная коррекция законов, обеспечивающих одновременно возможности развития малого и среднего бизнеса с его защитой от параллельно возникающих структур рэкета, в том числе и государственного;

-                     жесткое ограничение деятельности «правой» и «левой» оппозиции, способной инициировать политическую нестабильность в стране.

Этот вариант не осуществился, но вполне вероятно, что он позволил бы избежать распада СССР и его системы союзов.

Иначе говоря, распад СССР не был предопределен, он стал итогом крайне сложного баланса взаимодействия внешних и внутренних факторов.